Сухое древо

Он видит приближающийся мост, видит повреждения и говорит вслух свое имя. Он говорит: «Отти». Этим именем его называют другие, и он повторяет: «Отти». Он проезжает устой моста, поднимает глаза и видит в боковом зеркале свое лицо, затасканное, побитое. Он слышит голос Баса из далекого прошлого: я покажу тебе кое-чего. Он дышит протяжно и устало, будто выдыхает годы, которые прошли с того дня, когда Басова «Шеви» влетела в мост и перевернулась и Отти выполз из разбитой машины. Ему рассказали об этом другие, а сам он мог вспомнить только жар от асфальта. Но иногда Отти знает все в точности. Иногда его нервы колотятся друг о дружку, и он видит кулак — кулак, сжимающий и одновременно выкручивающий. Потом ему в горло льется кипяток, он хватает ртом воздух. Потом наступает долгое ожидание — не дни и ночи, а дни с ночами, налезающие друг на друга, так что тянется одно сплошное время, сплошное ожидание. А потом не остается никакой памяти, только суматошные годы на тягаче, годы, ревущие поршнями, дребезжащие дорогами, ожидающие, что однажды он во всем разберется. За таким «однажды» он и едет.

Эти холмы и долины — не его родные края. Это родные края Шейлы, ее родителей, ее кузена Бастера. Отти приехал сюда извне, из приюта в Прантитауне. Герлоки вырастили его, приемыша, и отослали из дома, когда обильное пособие было потрачено. Он видит пересохшую долину Герлоков и не понимает, в чем дело — ведь здешние холмы всегда притягивали дождь. Он трясется по перевалу, смотрит на изнуренные поля. Кукуруза распушилась у самой земли. На пригорках дело совсем плохо, там все листья желтые. Холмы в этом августе ржавеют умирающими деревьями, а на дамбах среди молочая и чертополоха показались глиняные плеши. Все созрело для пожара.

[ ... ]